Дитя Ойкумены - Страница 37

Старик полагал это зрелище необходимым для студентов.

– Может потребоваться срочная реабилитация, – прервал его мысли Клайзенау.

– И ты вызвал меня.

– Ты был ближе всех. И ты несколько лет учился на Сякко…

Врач быстро вспомнил, что этой темы лучше не касаться.

– С тебя причитается, – буркнул Гюйс. – Такая краля сорвалась…

Скунс шумно высморкался в дез-салфетку. Затем извлек из кармана баллончик с аэрозолем и сунул инжектор себе в нос. Раздалось шипение. Лицо Скунса исказила такая гримаса, словно он лечился уксусной кислотой.

– Приехали, – буркнул Груша.

– Куда?

– На космодром. Старт через двадцать минут.

– У меня через два дня симпозиум. Надо предупредить…

– Уже. Паук предупредил. Выходим.

Водитель ждал их снаружи.

– Паук, – представился он. – Координатор группы.

III

Теперь Регина знала, что храм и страх – одно и то же.

Первый раз она ощутила страх, когда дядя Клаус привел их сюда. Ехать на космодром им надо было поздним вечером, считай, ночью – «Солнце Тарпея» взлетал в 01:45 по-местному времени, а билетов на «Командор», отправляющийся шестью часами раньше, в вирт-кассе не оказалось. Дядя Клаус, помнится, еще долго ворчал по этому поводу. Он полагал, что ночью дети должны спать, а не проходить таможенный контроль. Но в конце концов он успокоился, подмигнул Регине и сказал, что нет худа без добра. Раз у нас куча времени, мы успеем на службу.

Это потрясающе, объявил он.

В самом деле, когда они покинули цивилизованные кварталы Эскалоны, и узкие, мощеные булыжником улочки привели их к храму – Регину охватил трепет. Храм навис над девочкой, словно спрашивая: ты кто такая? Здание напоминало скелет динозавра. Башни, богато изукрашенные резьбой, рельефы из бронзы, чудища-охранники на водостоках… Ажурный исполин, подумалось Регине. Сейчас он меня съест. Так и случилось – дядя Клаус переговорил на входе с горбуном, одетым в робу с капюшоном, и храм поглотил чужаков.

Внутри было темно. Кое-где горели свечи, выхватывая из мрака витые колонны, похожие на тела людей-змей. Статуи бородатых дядек. Скульптор издевался над дядьками, заставляя принимать немыслимые позы. Штандарты, вышитые странными символами, сверху – крылатые мальчики с недобрыми ухмылками… Гостей усадили на деревянные скамьи. Девочкам даже подложили мягкие подушечки. Это невиданная честь, шепнул Рауль. Моего папу здесь уважают. Регина сперва решила, что честь – это подушечка. Но Рауль всё бубнил, и стало понятно, что честь – это то, что их вообще пустили внутрь. Инопланетники были в храме редкими гостями. А уж на службе, когда звучит большой орган…

– Кто? – спросила Регина.

– Что, – поправил Рауль. – Музыкальный инструмент. Вон он, смотри.

Регина посмотрела туда, куда указал молодой человек – назад и вверх. В сумраке над ярусами балкончиков располагалось что-то, похожее на великаншу-свирель. Трубы из металла жались друг к дружке, словно боялись открытого пространства. Еще там горел трехсвечник.

– Все, начинают, – предупредил Рауль. – Тс-с-с…

На кафедру перед рядами скамей выбрался бородатый дядька. Регина еще подумала, что для службы нарочно оживляют одну из статуй. Дядька встал в позу, говорившую о прошлом акробата, и минут десять кричал по-эскалонски. Громко-громко. Временами он делал паузу, хлопал в ладоши, и местные, стоя на коленках – без подушечек, на каменном полу! – ритмично вздыхали.

Наверное, жалели о своем недостатке гибкости.

– Это храм Святого Выбора, – шептал Рауль. Его «тс-с-с», похоже, относилось исключительно к Регине. – Рядом с Эскалоной раньше были серебряные копи. Варварство! Дырка в земле, и шахтер съезжал туда на заднице…

– Это неприличное слово, – вмешалась Линда.

– На кожаном фартуке, – краснея, поправился Рауль. – Спуск занимал полчаса, а подъем – больше трех. Поэтому шахтеры неделями сидели под землей. Если их заваливало, они умирали. Но случалось, что к ним являлся Святой Выбор – Стен-Эльтерн. Маленький такой, грустный, с седыми усами. Он предлагал шахтерам два варианта. Можно было пойти со Святым Выбором в чрево земли и остаться там навеки. В этом случае жене и детям ушедшего десять лет во всем сопутствовала удача. А можно было спастись и вернуться домой, но тогда невзгоды преследовали всю семью вернувшегося до конца жизни.

– Ничего себе выбор! – ахнула Регина. – Вот же сволочь!

– Это неприличное слово, – фыркнула вредная Линда.

Рауль пожал плечами:

– В храме Святого Выбора эскалонцы просят за себя и близких. Зная, что у просьбы всегда есть обратная сторона. Мне рассказывали…

И тут из-под купола ударил орган. Регина так и восприняла первый аккорд – как удар. Голова закружилась, каждая косточка завибрировала, а звук всё длился. Храм превратился в гигантский резонатор, где звучал голос вечности. Ты мал, говорила вечность, ты ничтожен. Ты – пыль, прах, фартук под чьей-то задницей. Хочешь спорить? Не хочу, ответила Регина, задыхаясь от сладкой боли. Я – пыль… Она не сразу заметила, что скопищу труб отвечает скрипка – высокий, захлебывающийся крик из поднебесья. Скрипач стоял на балкончике, неподалеку от органиста, скрыт от зрителей. Ожившим чревом земли рокотал орган; лучиком света, пробившимся в щель, металась скрипка. Мало-помалу рокот смягчался: ты – прах, но я согласен тебя терпеть, ты – пыль, но ты мне нравишься…

Ты – все, отвечала скрипка, но без меня ты в ущербе.

– Тут у любого шелуху сорвет, – шепнула Линда, когда музыка кончилась.

– Ага, – кивнула Регина.

Она не услышала слов Линды, оглохнув от потрясения. Но знала заранее, что скажет подруга. Сидевший впереди герцог Оливейра-ла-Майор, эскалонец и друг дяди Клауса, обернулся – и показал девочкам сжатый кулак. Регина уже выяснила, что здесь это означает восхищение. С герцогом дядя Клаус познакомил ее в четверг, в ресторанчике «Осел и шляпа», где они ужинали. Регина тогда опростоволосилась: спросила у герцога, какой кафедрой тот заведует. Вот моя мама, например, графиня ценольбологии. Через два-три года ее введут в управление университетом, и она тоже станет герцогиней…